Марк Твен (настоящее имя Сэ́мюэл Лэ́нгхорн Кле́менс, 30 ноября 1835 года — 21 апреля 1910 года) — американский писатель, журналист и общественный деятель.
Скитания
Когда Сэмюэлю исполнилось 12 лет, его отец умер от пневмонии, оставив семейству много долгов.
Из "Автобиографии":
"Когда в 1847 году мой отец умер, это была катастрофа – как обычно бывает в таких случаях. Это произошло как раз в тот момент, когда фортуна повернулась к нам лицом и наши дела стали опять поправляться после нескольких лет тяжёлой нужды и лишений, кои навлёк на нас бесчестный поступок Айры Стаута, которому мой отец дал взаймы несколько тысяч долларов – целое состояние по тем временам и в той местности. Моего отца только что выбрали окружным судьёй. Это скромное преуспевание было не только довольно существенно для нас и для нашего тщеславия, но, кроме того, отец был так высоко ценим – во всём округе о нём были такого высокого мнения и так чтили, – что эта достойная должность была, по всеобщему мнению, гарантирована ему пожизненно. Где-то в конце февраля он поехал в Пальмиру, административный центр округа, чтобы быть приведённым к присяге. Возвращаясь верхом, за двенадцать миль, он попал под сильный дождь со снегом и домой приехал совершенно замерзший. Последовал плеврит, и 24 марта он умер.
Таким образом, мы лишились нашей великолепной новой удачи и вновь оказались в безысходной нужде. Именно так оно всегда и случается.
...В то время он [Орион, старший брат] был учеником печатника и зарабатывал деньги. Из этих денег он поддерживал мать и брата Генри, который был двумя годами меня младше. Наша сестра Памела участвовала в этой помощи, давая уроки игры на фортепьяно. Так мы выживали, но это было очень трудное положение. Я не был бременем, потому что после смерти отца меня забрали из школы и отдали в контору ганнибалской газеты «Курьер» учеником печатника, и мистер Эмент, редактор и владелец газеты, положил мне обычное вознаграждение ученика, иначе говоря – питание и одежду, но не деньги. Одежда состояла из двух костюмов в год, но одному из костюмов никогда не удавалось материализоваться, а другой костюм мне не покупался, пока держалась старая одежда мистера Эмента. Я был примерно вдвое меньше, чем мистер Эмент, соответственно его рубашки давали мне неприятное ощущение проживания в цирковом шатре, а штаны приходилось натягивать до ушей, чтобы они стали нормальной длины.
Кроме меня было ещё два ученика. Одним был Уэллс Маккормик, семнадцати – или восемнадцатилетний великан. Когда он надевал одежду Эмента, она облегала его, как форма для свечи облегает свечу, – таким образом, он обычно пребывал в придушенном состоянии, особенно в летнее время. Он был бесшабашным, уморительным, восхитительным существом, не имел принципов и был чудесной компанией. Поначалу мы, трое учеников, должны были питаться на кухне, со старой рабыней-кухаркой и её очень красивой, умной и благонравной дочерью-мулаткой. Для собственного развлечения – ибо обычно он не старался развлекать других людей – Уэллс постоянно, настойчиво, громко и искусно заигрывал с этой девушкой-мулаткой и тем самым до смерти терзал и тревожил её старую мать. Она всё повторяла: «Ну же, масса Уэллс, масса Уэллс, ведите же себя как подобает». С таким поощрением Уэллс, естественно, возобновлял и подчёркивал свои ухаживания. Нас с Ральфом это очень смешило. И, честно сказать, беспокойство старушки матери было чистым притворством. Она прекрасно понимала, что по традициям рабовладельческих сообществ Уэллс имел право заигрывать с этой девушкой, если хотел. Но страдания девушки были совершенно подлинными. У неё была тонкая натура, и она воспринимала все сумасбродные приставания Уэллса всерьёз и с досадой.
У нас было мало разнообразия в смысле пищи за этим кухонным столом, да и по количеству её было недостаточно. Поэтому мы, подмастерья, поддерживали в себе жизнь собственным искусством, а именно: почти каждую ночь прокрадывались в погреб через открытый нами потайной ход, таскали оттуда картошку, лук и прочее в таком роде и приносили в типографию, где спали на полу на соломенных тюфяках. Все это мы готовили на печи и были очень довольны. Уэллс обладал секретом приготовления картофеля, превосходным и чудесным и полностью его собственным. С тех пор я только раз видел картофель, приготовленный таким образом. Это было, когда Вильгельм II, германский император, повелевал моим присутствием на обеде в конце 1901 года. И когда эта картошка появилась на столе, она изумила меня до потери благоразумия и заставила совершить непростительный грех, прежде чем я успел обрести контроль над своими чувствами. Другими словами, я издал при виде этой картошки радостное и приветственное восклицание, адресуя свою реплику сидевшему рядом со мной императору, не дождавшись, пока он первым подаст голос. Я думаю, он честно старался сделать вид, будто не шокирован и не возмущён, хотя явно был – как и остальные полдюжины присутствовавших важных особ. Они все оцепенели, и никто не смог бы вымолвить ни слова, даже если бы постарался. Жуткое молчание продолжалось с полминуты и, конечно, тянулось бы и по сию пору, если бы император не нарушил его сам, коль скоро никто другой не отваживался. Это было в половине седьмого вечера, и ледяная атмосфера длилась аж до полуночи, пока в конце концов не растаяла – вернее, была смыта щедрыми потоками пива.
Как я уже показал, экономические меры мистера Эмента были весьма скаредного и сурового свойства. Позже, когда нас, учеников, перевели из подвала на первый этаж и нам было дозволено сидеть за семейным столом, вместе с квалифицированным рабочим Петом Макмарри, меры экономии продолжались. Миссис Эмент была удостоена звания жены совсем недавно, прождав изрядную часть жизни, и, согласно представлениям Эмента, была за столом как раз на своём месте, ибо не доверяла нам сахарницу, а сама сластила наш кофе. То есть на самом деле делала вид, что сластит. В действительности она его не сластила. Она как будто бы клала одну полную чайную ложку коричневого сахара в каждую чашку, но, если верить Уэллсу, это был ловкий трюк. Он говорил, что она сначала окунает ложку в кофе, чтобы заставить сахар прилипнуть, а затем вытаскивает ложку из сахарницы вверх ногами, так что внешне кажется, будто ложка полна с горкой, а на самом деле сахару на ней только тонкий слой. По мне, всё это звучало весьма правдоподобно, но в то же время подобную штуку так трудно исполнить, что, вероятно, это было просто выдумкой Уэллса.
Я говорил, что Уэллс был бесшабашным, и таким он и был. Это была бесшабашность вечно бурлящей и несокрушимой весёлости, проистекавшей из юношеской радости бытия. Я думаю, не было ничего, чего бы этот огромный парень не сделал, чтобы доставить себе пятиминутное развлечение. Невозможно было сказать, чем он разразится в следующий момент. Среди его сверкающих черт была самая безграничная и восхитительная непочтительность. Для него, похоже, не существовало в жизни ничего серьёзного, не было, казалось, ничего, что бы он уважал.
Однажды прославленный в то время основатель новой и широко распространённой секты под названием «Кэмпбеллиты» прибыл в нашу деревню из Кентукки, и это возбудило невероятное волнение. Фермеры и члены их семей съезжались или сходились в деревню за несколько миль со всей округи, чтобы взглянуть на знаменитого Александра Кэмпбелла и получить возможность услышать его проповедь. Когда он проповедовал в церкви, многим пришлось разочароваться, ибо не было такой церкви, которая могла бы вместить всех желающих, поэтому он проповедовал под открытым небом, на площади, и тогда я впервые в жизни осознал, какое же необъятное население вмещает наша планета.
Он прочитал одну из проповедей, написанных специально по этому случаю. Все кэмпбеллиты хотели, чтобы она была напечатана и они могли бы её сохранить, дабы перечитывать вновь и вновь и даже заучить наизусть. Они собрали шестнадцать долларов, что было значительной суммой в то время, и за эту крупную сумму мистер Эмент подрядился напечатать пятьсот экземпляров проповеди и одеть их в жёлтые бумажные обложки. Это был шестнадцатистраничный памфлет форматом в одну двенадцатую листа, и в нашей конторе он стал большим событием. В нашем понимании это была книга, и она возвела нас в высокий статус книгопечатников. Более того, ни разу прежде не попадала в эту контору такая масса живых денег, как шестнадцать долларов зараз. Люди расплачивались за свою газету и свои объявления не деньгами, а мануфактурой, сахаром, кофе, древесиной орехового дерева или дуба, репой, тыквами, репчатым луком, арбузами. Крайне редко человек расплачивался наличными, и когда такое случалось, мы думали, что с ним что-то не так.
Мы набрали великую книгу страницами – восемь страниц на форму, – и с помощью справочника наборщика нам удалось поставить эти страницы на их вроде бы безумные, но, по сути, правильные места на столе для заключки форм. Эту форму мы напечатали в четверг. Затем набрали оставшиеся восемь страниц, зажали их в форму и сделали пробный оттиск. Уэллс стал его вычитывать и вскоре пришёл в ужас, потому что наткнулся на препятствие. А то было скверное время, чтобы натыкаться на препятствия, потому что была суббота, приближался полдень, а послеполуденное время в субботу было нашим выходным и мы спешили уйти, чтобы махнуть на рыбалку. В такое вот время Уэллс наткнулся на опечатку и показал её нам. Он пропустил пару слов на плотно набранной, с минимальными пробелами странице, и на протяжении двух или трёх страниц не было нового абзаца. Что было делать? Набирать все эти страницы заново, с тем чтобы вогнать те два пропущенных слова? Судя по всему, другого выхода не было. Эта работа заняла бы час, после чего сверку надлежало отправить великому миссионеру и ждать, пока он её прочитает. Если он наткнётся на какие-нибудь ошибки, мы должны были их исправить. Похоже было, что мы потеряем полдня, прежде чем освободимся. Тогда Уэллса осенила одна из его блестящих идей. В той строке, где были пропущены буквы, встречалось имя «Иисус Христос». Уэллс укоротил его до «И.Х.». Это высвободило место для недостающих слов, но лишило особо торжественную фразу девяноста девяти процентов её торжественности. Мы отправили сверку и стали ждать. Мы не собирались ждать долго. В сложившихся обстоятельствах мы намеревались освободиться и отправиться на рыбалку, прежде чем та сверка доберётся обратно, но промешкали. Вскоре в дальнем конце нашей шестидесятифутовой комнаты появился тот самый великий миссионер Александр Кэмпбелл, и выражение его лица ввергало всё вокруг в мрачную тоску. Он приблизился к нам, и то, что он сказал, было кратко, но очень сурово, и это было в точку. Он прочёл Уэллсу нотацию: «Пока ты жив, никогда больше не преуменьшай имени Спасителя. Вставь его целиком». Он повторил это назидание пару раз, чтобы подчеркнуть, а затем удалился.
В те дни обычные сквернословы региона особо подчёркивали имя Спасителя, когда употребляли его в своих проклятиях, и этот факт засел в неисправимой голове Уэллса. Он доставил ему возможность минутного развлечения, которое показалось ему более дорогим и ценным, чем даже те, что могли доставить рыбалка и плавание. Поэтому он взвалил на себя долгую и муторную задачу заново набрать все те три страницы, чтобы усовершенствовать свою предыдущую работу и попутно продуманно превзойти указание великого проповедника. Он расширил оскорбительное «И.Х.» до «Иисус Святой Христос». Уэллс понимал, что это принесёт колоссальные неприятности, и не ошибся, но удержаться было выше его сил. Он был обречён стать жертвой своего склада характера. Я уж не помню, каково было наказание, но ему было наплевать. Ведь он уже получил свои дивиденды".
Старший брат, Орион, вскоре начал издавать газету, и Сэм начал вносить туда свой посильный вклад как наборщик и иногда как автор статей. Некоторые из самых живых и самых спорных статей газеты выходили как раз из-под пера младшего братца — обычно, когда Орион был в отъезде.
Из "Автобиографии":
"Около 1849 или 1850 года Орион разорвал свои отношения с типографией в Сент-Луисе, приехал в Ганнибал и купил еженедельную газету «Джорнал», вместе с оборудованием и неосязаемыми активами, за пятьсот долларов наличными. Наличность он занял под десять процентов у старого фермера по имени Джонсон, жившего в пяти милях от города. Затем он снизил цену подписки с двух долларов до одного. Он снизил также расценки на объявления примерно в той же пропорции, тем самым с абсолютной неопровержимостью выявив одно обстоятельство: что бизнес никогда не принесёт ему ни единого цента прибыли. Он забрал меня из конторы «Курьера» и нанял в свою собственную, за три с половиной доллара в неделю, что было непомерным жалованьем, но Орион всегда был щедр, всегда великодушен со всеми, кроме самого себя. В моем случае ему это ничего не стоило, потому что, пока я у него работал, он никогда не был в состоянии заплатить мне ни пенни. К концу первого года владения газетой он обнаружил, что должен принять какие-то меры экономии. Аренда офиса была дешёвой, но недостаточно. Он не мог себе позволить платить вообще какую-либо аренду, поэтому перенёс всё производство в дом, где мы жили, и это жестоко ограничило жизненное пространство. Орион поддерживал жизнь в этой газете в течение четырёх лет, но я не имею понятия, как он этого добивался. К концу каждого года ему приходилось выворачиваться наизнанку и наскребать по крохам, чтобы заплатить проценты мистеру Джонсону в размере пятидесяти долларов, и эти пятьдесят долларов были, вероятно, почти единственной наличностью, какую он когда-либо получал или выплачивал, будучи владельцем этой газеты, если не считать стоимости чернил и типографской бумаги. Газета обернулась полным фиаско, и дело шло к тому с самого начала. Наконец он передал её мистеру Джонсону и уехал в Маскатин, штат Айова, где приобрёл небольшую долю в тамошней ежедневной газете. Это была не та собственность, с помощью которой можно было бы взять реванш, но тем не менее".
В 1853 году, восемнадцати лет, Сэм начал проходить более серьёзную жизненную школу. Он покинул родные места и пошёл "в люди" бродячим наборщиком. Подолгу нигде не задерживаясь, он бродяжил четыре года и успел повидать не только Сент-Луис, столицу своего штата, но и крупнейшие промышленные и культурные центры США этих лет - Нью-Йорк, Филадельфию, Вашингтон.
Из "Автобиографии":
"... я исчез однажды ночью и сбежал в Сент-Луис. Там я некоторое время работал в наборном цехе газеты «Ивнинг ньюс», а затем отправился странствовать, чтобы посмотреть мир. Миром был город Нью-Йорк, и там проходила маленькая международная ярмарка. Она открылась в том месте, где потом находился большой резервуар и где сейчас строится роскошная публичная библиотека – на Пятой авеню и Сорок второй улице. Я прибыл в Нью-Йорк с двумя или тремя долларами в виде карманной мелочи и с десятидолларовым банковским билетом, зашитым в подкладку пальто. Я получил работу с грабительской оплатой в заведении Джона А. Грея и Грина на Клифф-стрит и нашёл кров и стол в довольно грабительском пансионе на Дуэйн-стрит. Фирма платила мне зарплату ничего не стоящими бумажными деньгами по их нарицательной стоимости, и моего недельного заработка хватало только на то, чтобы оплатить стол и проживание. Вскоре я отправился в Филадельфию и проработал там несколько месяцев в качестве младшего корректора в газетах «Инкуайрер» и «Паблик леджер». Наконец я совершил мимолётное путешествие в Вашингтон, чтобы посмотреть тамошние достопримечательности, а в 1854 году вернулся в долину Миссисипи, просидев в вагоне для курящих в течение двух или трёх суток. Я достиг Сент-Луиса совершенно вымотанным. Я лёг спать на борту парохода, шедшего в Маскатин, тут же заснул, прямо в одежде, и не просыпался тридцать шесть часов.
Я проработал в той маленькой типографии в Кеокуке года два, не меньше, не получая ни цента, поскольку Орион никогда не был в состоянии что-либо платить, но мы с Диком Хайемом хорошо проводили время. Я не знаю, что получал Дик, но, вероятно, это были только нереализуемые обещания.
Однажды, среди зимы 1856 или 1857 года – думаю, это был 1856 год, – я шёл в предполуденное время по Мейн-стрит Кеокука. Стояла стужа – такая стужа, что улица была почти пустынна. По земле и тротуару мела лёгкая сухая позёмка, завиваясь то туда, то сюда и образуя всевозможные красивые фигуры, от созерцания которых, однако, становилось ещё зябче. Ветер пронёс мимо меня клочок бумаги и прибил к стене дома. Что-то в бумажке привлекло моё внимание, и я её поднял. Это оказалась банкнота в пятьдесят долларов; такую я видел впервые в жизни, и такого количества денег одновременно мне тоже видеть не доводилось. Я дал объявления в газеты и за последующие несколько дней настрадался больше, чем на тысячу долларов, от страха, что владелец увидит объявление, придёт и заберёт моё богатство. Не меньше четырёх дней прошло, а претендент всё не объявлялся, после чего я не смог больше выдерживать такие страдания. Я почувствовал, что следующие четыре дня не пройдут так же благополучно и безопасно. Я почувствовал, что должен забрать деньги от греха подальше. Поэтому я купил билет до Цинциннати и отправился в тот город. Там я проработал несколько месяцев в типографии Райтсона и Ко".
Вернувшись из скитаний, двадцатидвухлетний наборщик решил осуществить заветную мечту своего отрочества - стать лоцманом на Миссисипи. Он проплавал четыре года, два года лоцманским учеником ("щенком") и ещё два года полноправным водителем речных пароходов. Он имел высокую зарплату и наслаждался своей работой. Профессия, которой, по признанию самого Клеменса, он занимался бы всю жизнь, если бы не гражданская война между Севером и Югом и последовавшая блокада реки Миссисипи.
Из "Автобиографии":
"До этого я читал воспоминания лейтенанта Херндона о его исследованиях Амазонки, и меня чрезвычайно прельстило то, что он писал о коке. Я решил отправиться в верховья Амазонки собирать коку, чтобы потом продать и сколотить таким образом состояние. С этим великим замыслом, обуревавшим мой мозг, я двинулся в Новый Орлеан на пароходе «Пол Джонс». Одним из лоцманов этого судна был Хорас Биксби. Постепенно я с ним сдружился и очень скоро стал немало помогать ему в управлении судном во время его дневных вахт. По прибытии в Новый Орлеан я навёл справки о судах, отправляющихся в бразильский штат Пара, и узнал, что таковых нет и в течение ближайшего столетия, вероятно, не будет. Мне не пришло в голову осведомиться о таких мелочах, прежде чем покидать Цинциннати, так что я остался ни с чем. Я не мог попасть на Амазонку. У меня не было друзей в Новом Орлеане и практически не было денег. Я пошёл к Хорасу Биксби и попросил его сделать из меня лоцмана. Он сказал, что сделает это за сто долларов наличными с предоплатой, поэтому я рулил за него до Сент-Луиса, занял деньги у мужа моей сестры и заключил сделку... За полтора года я сделался полноправным лоцманом и исполнял эту службу до тех пор, пока транспортное движение на Миссисипи не застопорилось из-за разразившейся Гражданской войны".
В 1861 году ему пришлось стать солдатом Конфедерации. Но уже через две недели Сэмюель дезертирует и направляется на запад, к брату в Неваду.
Из "Автобиографии":
"Тем временем Орион пыхтел на своей малотиражной типографии в Кеокуке, и они с семьёй жили у родителей его жены – официально как квартиранты, но маловероятно, чтобы Орион был когда-нибудь в состоянии оплачивать стол и квартиру. Поскольку он почти ничего не брал за выполняемую на его предприятии работу, то ему почти нечего было там делать. Ему всю жизнь было невдомёк, что работа, выполняемая на бесприбыльной основе, вырождается и вскоре уже ничего не стоит и что клиенты вынуждены идти туда, где могут получить лучшую продукцию, даже если им приходится платить за неё более высокую цену. У него была масса времени, и он снова взялся за Блэкстоуна. Он также вывесил объявление, предлагавшее публике его услуги в качестве адвоката. Он так и не получил ни одного дела и даже ни одного желающего, хотя был вполне готов вести юридические дела даром и сам доставлять канцелярские принадлежности. Он всегда отличался щедростью в таком духе.
Вскоре он переехал в крохотное селение под названием Александрия, в двух или трёх милях ниже по реке, и вывесил это объявление там. Никто не клюнул. К этому времени он был уже очень сильно на мели. Но тут я начал зарабатывать по двести пятьдесят долларов в месяц лоцманом и поддерживал его с этого времени и до 1861 года, когда его старинный друг Эдвард Бейтс, тогда член первого кабинета мистера Линкольна, добыл ему место секретаря вновь образованной Территории Невада. Тогда мы с Орионом отправились туда сухопутным маршрутом, в почтовом дилижансе. При этом я оплатил проезд, что было довольно чувствительно, и вёз с собой те деньги, что сумел скопить, – долларов, наверно, восемьсот; все они были серебром и представляли изрядную помеху из-за своего веса. И была у нас ещё одна помеха, а именно «Большой словарь». Он весил примерно тысячу фунтов и был страшно разорительным, потому что компания почтовых перевозок облагала перевес багажа дополнительной платой за каждую унцию. Мы могли бы содержать семью на то, во что обошёлся нам этот словарь в смысле дополнительного фрахта. И словарь-то был не очень хороший: там не было никаких новых слов, а только устаревшие, употреблявшиеся, когда ещё сам Ноа Уэбстер был ребёнком".
На Западе Сэмюель работал на серебряном руднике и писал юмористические рассказы для газеты «Территориал энтэрпрайз» в Вирджиния-Сити. В 1862 году, в этом же издательстве он получил приглашение на работу местным репортёром и взял для себя псевдоним. Таким образом, родился писатель, который своим творчеством сумел завоевать мировое значение.
1865 год ознаменовался важнейшими переменами в литературной судьбе Марка Твена. По рекомендации Артимеса Уорда нью-йоркская газета "Сатердей Пресс" напечатала небольшой рассказ Твена "Джим Смайли и его скачущая лягушка", необыкновенно талантливую обработку калифорнийского фольклорно-юмористического материала. Рассказ имел бесспорный успех.
В качестве корреспондента Твен совершил поездку на Сандвичевы острова. Вернувшись в Сан-Франциско, он впервые выступил с публичной лекцией. В дальнейшие годы его устные выступления с эстрады составляли видную часть его литературной деятельности. В 1867 году Твен приехал в Нью-Йорк и издал там отдельной книгой свои рассказы и очерки. Вслед за тем он отправился газетным корреспондентом в Европу на туристском пароходе "Квакер-Сити". Он увидел Францию, Италию, Грецию, Турцию и Палестину. Американские туристы посетили также Одессу, Севастополь и Ялту. Вернувшись, Твен расширил свои путевые корреспонденции и выпустил в 1869 году "Простаков за границей".
Книга имела огромный успех. До самого конца его жизни многие знали Твена именно как автора «Простаков за границей».
"Мне пришлось искать другого заработка, – вспоминал Твен позднее, обозревая свои ранние годы. – Я стал рудокопом в копях Невады, потом газетным репортёром; потом золотоискателем в Калифорнии; потом газетчиком в Сан-Франциско; потом специальным корреспондентом на Сандвичевых островах; потом разъездным корреспондентом в Европе и на Востоке; потом носителем факела просвещения на лекторских подмостках, и, наконец, я стал книжным писакой и непоколебимым столпом среди других столпов Новой Англии".
---
Источники:
- Марк Твен. Автобиография
- А.И.Старцев. Марк Твен и Америка
- wikipedia.org